Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус - Страница 34

Два китайских боя с почетом несли мне навстречу, по лестнице вверх, кресло Тони. Вряд ли они даже поняли, что произошло — может быть, решили, что Тони на минуту забыл, что не может ходить.

А навстречу им, вниз, тяжело шел инспектор Робинс с очень серьезным лицом. Махнул рукой, к нему подбежал один констебль, другой. Робинс повернулся, пошел обратно, куда-то в глубину коридора. Прочие — за ним.

Лед на дне моего стакана давно растаял, я с жадностью проглотила то, что там оставалось — комнатной температуры воду, пахнувшую можжевельником.

Робинс не возвращался. Доктор, который перевязывал Тони, тоже скрылся где-то там, наверху. Тони понесли в комнату. И только через несколько минут, когда доктор пошел к бару пить виски, я услышала, что произошло.

Труп секретного господина Таунсенда был обнаружен на кровати в комнате, в которой он часто оставался отсыпаться. С пулей в голове.

VISSI D'ARTE

Мем неприятности? Ничего. Все плохой день вчера, Онг больно упал кунфу, повар не может рынок, он обман. Обезьяны воровать еду. Ничего. Я платье вымыть кровь, холодная вода.

Откуда А-Нин узнала, что у меня неприятности — по крови на подоле платья? Наверняка не только. Как работает в Куала-Лумпуре, да и в моем городе Джорджтауне, это беспроводное сообщество без всяких приемников, благодаря которому каждый китаец мгновенно узнает все и обо всех, каждый малаец получает ту же информацию, но через другие каналы и на другом языке, и так далее?

Неприятности. Какое ужасное утро.

По мягким пространствам аккуратно подстриженной лужайки идет безымянный кот буро-зеленого цвета, плавно переходя из пятен света в пятна полутьмы поддеревьями; близко не подходит, поглядываете недоверием и укором.

Потому что из-за меня пострадал человек. Немолодой человек с очень странной и длинной жизнью. Хороший человек? А ведь, кажется, да. Возможно, очень хороший.

Повар Чунг в белой куртке приносит абсолютно по-европейски сделанный кофе, смотрит темными глазами между припухших щечек, он тоже знает, что у меня неприятности. Молча уходит.

Сейчас придут обезьяны, ворующие еду, и тоже скажут мне, что все вчерашнее — это, конечно, неприятности, но — ничего, мем. Ну, а про остальных — Онга, Мануэла — и говорить не стоит.

Мануэл… А что Мануэл? Мы, португальцы, заброшенные четыреста лет назад в эти теплые, влажные края, где с деревьев свешиваются лианы. Мануэл, я, еще много людей. Конечно, он поймет меня без слов. И Данкер, юный Данкер. А, вспомнила, мне же надо сегодня ехать на свое здешнее предприятие, устраивать Данкеру небольшую встряску — пора заставить его понять, в какое дело он по моей милости ввязался. Не такое, конечно, где стреляют наугад и случайно попадают в тебя даже между деревянными ограждениями. Но тоже нелегкое.

Куда, собственно, еще деваться? Робинс занят с утра по уши, нечего и думать его беспокоить своими догадками и расспросами. Я попросту осталась без дела. Более того, мое главное дело, возможно, вообще теперь провалилось.

Мне надо, конечно, заехать к Тони и привезти что-то, фрукты, что ли, попросить его простить меня. И есть Магда. А это еще хуже.

Тут, чтобы совсем не загрустить, я начала вспоминать — что мне снилось этой ночью? Это был не совсем сон, скорее я переживала заново всю сцену в баре в подробностях, но с другого угла. Я видела уже не главных актеров — не Тони, который вдруг затихает там, наверху, куда ведет лестница, и не Магду, готовую разнести весь бар с бутылками и клиентами вместе, а прочих. Плантаторов, женщин, боев, констеблей. Их движение, то, что было на периферии моего зрения. Двигались, конечно, все, особенно когда китайские бандиты бросили оружие — тут все очнулись от паралича и зашевелились. Но нечто в этом движении было… неправильное. Я попыталась представить себе траекторию перемещения каждого — и что же? Но сон уже прошел и быстро забывался. А ощущение, что что-то было не так, осталось.

Я еще вспомню эту сцену, она ко мне вернется, утешила я себя.

А-Нин, с каменным лицом, прошлепала по прохладным доскам пола, неся на двух руках два комплекта одежды. Человеческий, в виде длинной юбки и блузки, и брезентовый, с карманами, выстиранный и выглаженный.

Сегодня я буду ехать медленно, сказала я себе, не надо реветь мотором И проделывать вот эти штуки, которые мне недавно показал Лим. Достаточно я уже доставила неприятностей людям.

И, как обреченная, взяла у А-Нин свой кавалерийский брезент.

Черного зверя я приковала к водосточной трубе дома на Хай-стрит, по соседству со своим беспроводным предприятием, вздохнула. Огляделась по сторонам: в несколько ярусов — клетки с птицами, как гроздь свиристящих фонарей, под ними отдыхает китаец в шортах до колен, из под шортов высовываются коричневые, худые ноги. Мимо, по раскаленному асфальту, бодро шаркает сандалиями слепой разносчик наси лемака, лицо скрыто в черной тени конической соломенной шляпы, руки скобкой лежат на коромысле с товаром. Его никогда не обманывают, ему даже дают иногда лишнюю монетку в один цент.

И никто ни в кого здесь, на этой улице, не стреляет. Мой мир.

Я вдруг представила себе, что схожу с лайнера где-нибудь в Шанхае — что я почувствую на китайской улице в самом Китае? Если, конечно, рядом не будет Тони и Магды. Почувствую ли, что я дома?

— Мир, справедливость и свобода миллионам — вот что такое империя, — ответил моим мыслям мальчишеский голос Данкера из раструба на столбе в конце квартала. И добавил: